b30753a4     

Бунин Иван Алексеевич - Несрочная Весна



Иван Бунин
Несрочная весна
НЕСРОЧНАЯ ВЕСНА.
...А еще, друг мой, произошло в моей жизни целое событие: в июне я
ездил в деревню в провинцию (к одному из моих знакомых). Я, конечно, еще
помню, что когда-то подобные поездки никак не могли считаться событиями.
Полагаю, что не считаются они таковыми у вас в Европе и по сию пору. Да мало
ли что было у нас когда-то и что в Европе еще есть! Двести, триста верст у
нас теперь не шутка. Расстояния в России, опять превратившейся в Московщину,
опять стали огромными. Да и не часто путешествуют нынешние московские
людишки. Конечно, теперь у нас всяческих вольностей хоть отбавляй. Но не
забудь, что все эти вольности, до которых мы и дожить не чаяли, начались еще
слишком недавно.
Словом, случилось нечто необычное, много лет мною не испытанное: в один
прекрасный день я взял извозчика и отправился на вокзал. Ты как-то мне
тайком писал, что теперешняя Москва представляется тебе даже внешне
"нестерпимой". Да, она очень противна. И, едучи на вокзал на извозчике,
вроде тех, что бывали прежде только в самых глухих захолустьях и брали за
конец не миллиард, а двугривенный, я, возбужденный необычностью своего
положения, ролью путешественника, чувствовал это особенно живо. Какое
азиатское многолюдство! Сколько торговли с лотков, на всяческих толкучках и
"пупках", выражаясь тем подлым языком, который все более входит у нас в
моду! Сколько погибших домов! Как ухабисты мостовые и разрослись уцелевшие
деревья! На площадях перед вокзалами тоже "пупки", вечная купля и продажа,
сброд самой низкой черни, барышников, воров, уличных девок, продавцов
всяческой съестной дряни. На вокзалах опять есть и буфеты, и залы разных
классов, но все это еще до сих пор сараи, загаженные совершенно безнадежно.
И народу всегда -- не протолпишься: поезда редки, получить билет из-за
беспорядка и всяческих волокит дело очень трудное, а попасть в вагон, тоже,
конечно, захолустный, с рыжими от ржавчины колесами, настоящий подвиг.
Многие забираются на вокзал накануне отъезда, с вечера.
Я приехал за два часа до поезда и чуть было не поплатился за свою
смелость, чуть было не остался без билета. Однако кое-как (то есть, конечно,
за взятку) дело устроилось, я и билет получил, и в вагон попал, и даже
уселся на лавке, а не на полу. И вот поезд тронулся, и осталась Москва
позади, и пошли давным-давно не виденные мною поля, леса, деревни, где
начались опять глубочайшие будни после того разгульного праздничка, которым
потешила себя Русь за такую баснословную цену. И вскоре стали заводить
глаза, заваливать головы назад и храпеть с открытым ртом почти все,
набившиеся в вагон. Напротив меня сидел русый мужик, большой, самоуверенный.
Сперва он курил и все плевал на пол, со скрипом растирая носком сапога.
Потом достал из кармана поддевки бутылку с молоком и стал пить затяжными
глотками, отрываясь только затем, чтобы не задохнуться. А допив, тоже
откинулся назад, привалился к стене и тоже захрапел, и меня буквально стало
сводить с ума зловоние, поплывшее от него. И, не выдержав, я бросил место и
ушел стоять в сени. А в сенях оказался знакомый, которого я не видел уже
года четыре: стоит, качается от качки вагона бывший профессор, бывший
богатый человек. Едва узнал его: совсем старик и что-то вроде странника по
святым местам. Обувь, пальтишко, шляпа -- нечто ужасное, даже хуже всего
того, в чем я хожу. Не брит сто лет, серые волосы лежат по плечам, в руке
дерюжный мешок, на полу у ног другой. "Возвращаюсь, говори



Содержание раздела