Бунин Иван Алексеевич - Антоновские Яблоки
Иван Алексеевич Бунин
Антоновские яблоки
I
...Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с
теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, с
дождиками в самую пору, в середине месяца, около праздника св.
Лаврентия. А "осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода
тиха и дождик". Потом бабьим летом паутины много село на поля.
Это тоже добрый знак: "Много тенетника на бабье лето -- осень
ядреная"... Помню раннее, свежее, тихое утро... Помню большой,
весь золотой, подсохший и поредевший сад, помню кленовые аллеи,
тонкий аромат опавшей листвы и -- запах антоновских яблок,
запах меда и осенней свежести. Воздух так чист, точно его
совсем нет, по всему саду раздаются голоса и скрип телег. Это
тархане, мещане-садовники, наняли мужиков и насыпают яблоки,
чтобы в ночь отправлять их в город, -- непременно в ночь, когда
так славно лежать на возу, смотреть в звездное небо,
чувствовать запах дегтя в свежем воздухе и слушать, как
осторожно поскрипывает в темноте длинный обоз по большой
дороге. Мужик, насыпающий яблоки, ест их сочным треском одно за
одним, но уж таково заведение -- никогда мещанин не оборвет
его, а еще скажет:
-- Вали, ешь досыта, -- делать нечего! На сливанье все мед
пьют.
И прохладную тишину утра нарушает только сытое квохтанье
дроздов на коралловых рябинах в чаще сада, голоса да гулкий
стук ссыпаемых в меры и кадушки яблок. В поредевшем саду далеко
видна дорога к большому шалашу, усыпанная соломой, и самый
шалаш, около которого мещане обзавелись за лето целым
хозяйством. Всюду сильно пахнет яблоками, тут -- особенно. В
шалаше устроены постели, стоит одноствольное ружье,
позеленевший самовар, в уголке -- посуда. Около шалаша валяются
рогожи, ящики, всякие истрепанные пожитки, вырыта земляная
печка. В полдень на ней варится великолепный кулеш с салом,
вечером греется самовар, и по саду, между деревьями,
расстилается длинной полосой голубоватый дым. В праздничные же
дни коло шалаша - целая ярмарка, и за деревьями поминутно
мелькают красные уборы. Толпятся бойкие девки-однодворки в
сарафанах, сильно пахнущих краской, приходят "барские" в своих
красивых и грубых, дикарских костюмах, молодая старостиха,
беременная, с широким сонным лицом и важная, как холмогорская
корова. На голове ее "рога", -- косы положены по бокам макушки
и покрыты несколькими платками, так что голова кажется
огромной; ноги, в полусапожках с подковками, стоят тупо и
крепко; безрукавка -- плисовая, занавеска длинная, а понева --
черно-лиловая с полосами кирпичного цвета и обложенная на
подоле широким золотым "прозументом"...
-- Хозяйственная бабочка! -- говорит о ней мещанин,
покачивая головою. -- Переводятся теперь и такие...
А мальчишки в белых замашных рубашках и коротеньких
порточках, с белыми раскрытыми головами, все подходят. Идут по
двое, по трое, мелко перебирая босыми ножками, и косятся на
лохматую овчарку, привязанную к яблоне. Покупает, конечно,
один, ибо и покупки-то всего на копейку или на яйцо, но
покупателей много, торговля идет бойко, и чахоточный мещанин в
длинном сюртуке и рыжих сапогах -- весел. Вместе с братом,
картавым, шустрым полуидиотом, который живет у него "из
милости", он торгует с шуточками, прибаутками и даже иногда
"тронет" на тульской гармонике. И до вечера в саду толпится
народ, слышится около шалаша смех и говор, а иногда и топот
пляски...
К ночи в погоду становится очень холодно и росисто.
Надышавшись на гумне ржаным ароматом новой соломы и мякины,
бод
